|
В 1560 году закончилось, наконец, боярское правление. Но схватка между державной политикой царя и сепаратизмом удельных князей не затихла, а ожесточилась и привела к открытому политическому противостоянию. Каким вступил в эту борьбу Иоанн? Мрачным тираном на троне? Деспотом, окруженным всеобщей ненавистью? Вот что писал о своем государе русский современник: "Обычай Иоаннов есть соблюдать себя чистым пред Богом. И в храме, и в молитве уединенной, и в совете боярском, и среди народа у него одно чувство: "Да властвую, как Всевышний указал властвовать своим истинным Помазанникам!" Суд нелицеприятный, безопасность каждого и общая, целость порученных ему государств, торжество веры, свобода христиан есть всегдашняя дума его. Обремененный делами, он не знает иных утех, кроме совести мирной, кроме удовольствия исполнять свою обязанность; не хочет обыкновенных прохлад царских… Ласковый к вельможам и народу - любя, награждая всех по достоинству - щедростию искореняя бедность, а зло - примером добра, сей Богом урожденный царь желает в день Страшного суда услышать глас милости: "Ты еси царь правды!" (1). Русским свидетельствам вторят иностранцы: "Иоанн затмил своих предков и могуществом и добродетелью; имеет многих врагов и смиряет их. Литва, Польша, Швеция, Дания, Ливония. Крым, Нагаи ужасаются русского имени. В отношении к подданным он удивительно снисходителен, приветлив; любит разговаривать с ними, часто даст им обеды во дворце и, несмотря на то, умеет быть повелительным: скажет боярину: "Иди!" - и боярин бежит: изъявит досаду вельможе - и вельможа в отчаянье; скрывается, тоскует в уединении, отпускает волосы в знак горести, пока царь не объявит ему прощения. Одним словом, нет народа в Европе более россиян преданного своему государю, коего они равно и страшатся и любят. Непрестанно готовый слушать жалобы и помогать, Иоанн во все входит, все решит, не скучает делами и не веселится ни звериною ловлей, ни музыкою, занимаясь единственно двумя мыслями: как служить Богу и как истреблять врагов России!" (2). Венецианский посол Липпомано писал об Иоанне как о праведном судье в 1575 году, то есть уже после всех якобы совершенных Грозным "зверств" (3). Другой венецианец, Фоскарини, "говорит с похвалой о правосудии, совершаемым этим несравненным государем при помощи простых и мудрых законов, о его приветливости, гуманности, разнообразности его познаний, о блеске двора, о могуществе армии и отводит ему одно из первых мест среди властителей того времени" (4). Торговые люди из германского города Любека, побывав в России, так же превозносили гуманность Грозного (5). Вероятно, современному читателю представляется странным соединение слов "гуманность" и "Грозный". Здесь надо особо сказать, что Иоанн получил это прозвище от современников не за жестокость, а за страх, который он внушил врагам России своими победами над Казанью и Астраханью, Крымом и Ливонией, Польшей и Литвой. Более того, прозвище царя Иоанна IV Васильевича не уникально. Его дед носил подобное же прозвище. Истории известен также тверской князь Дмитрий Михайлович Грозные Очи (XIV век). Как и Иоанн, он был грозен не своим подданным, а врагам Отечества. Недаром в народе бытовало мнение: "Не мочно царю без грозы быти; как конь без узды, так и царство без грозы" (6). Конечно, как и каждому правителю, Иоанну приходилось чинить суд и расправу, но суд этот был не только законный и справедливый, но и милостивый. Даже историки, откровенно необъективные по отношению к Грозному, вынуждены признать, что хотя после опалы Сильвестра и Адашева их высокородные покровители пытались путем интриг вновь вернуть временщиков к власти и эти попытки повлекли "репрессии" со стороны царя, "однако, эти репрессии еще не доходили до кровавых казней. Гонения получили решительный характер только в связи с "отъездом бояр" (7). В переводе на нормальный русский язык это означает, что пока интриги были направлены против царя лично, Иоанн, опаляясь на провинившихся, отсылал их от себя, чтобы они "не зрели лица государя". Но когда политические противники Иоанна, уезжая в Литву или Польшу, совершали государственную измену, в силу вступал закон. Причем перебежчики осуждались не по прихоти царя, а по приговору боярского совета. Государственная измена во время войны везде и всегда каралась строго. Как писал сам Иоанн: "Казнили одних изменников - и где же щадят их?" И, как во все времена, предатели не брезговали добывать себе кусок хлеба (а то и поместье) грязной ложью на свою Родину и государя. После первых же побед России в Прибалтике по Европе расползлись слухи о "кровожадном" царе Иване и его "адских татарах", бесчинствующих на земле Ливонии. "Тут было все: и женщины, изнасилованные до смерти, и дети, вырванные из чрева матерей, и сожженные жилища, и уничтоженный урожай", - пишет историк и, сам же, словно очнувшись от охватившего его морока, продолжает: "… быть может, в местных летописях есть некоторые преувеличения" (8), так как "для установления событий этой войны ливонские или немецкие источники не внушают к себе доверия…" (9). И действительно, творцы слухов пытались, что называется, валить с больной головы на здоровую. На самом деле отношения русских с ливонцами складывались совсем иначе. На территории Ливонского Ордена русские люди и в мирное время были всегда в положении вне закона. Тюрьма была лучшее, на что они могли рассчитывать в Ливонии. Путешественник Михалон Литвин сообщает, что "у ливонцев московитов убивают, хотя московиты и не заняли у них никаких областей, будучи соединены с ними союзом мира и соседства. Сверх того, убивший московита, кроме добычи с убитого, получает от правительства известную сумму денег" (10). Хороший московит - мертвый московит, да? Мы это где-то уже слышали. Интересно, что представляли властям эти цивилизованные европейцы в качестве доказательства совершенного подвига: скальп московита или православный крестик? Так может быть, русские, начав войну, жестоко мстили прибалтам за прошлые обиды? Факты говорят об обратном. Вступив в Ливонию, русские войска не встретили серьезного сопротивления: местное население не стремилось защищать своих немецких хозяев. Одержав ряд значительных побед, русские согласились на перемирие. Более того, Иоанн простил Ливонии большой денежный долг, послуживший поводом к войне, и не стал взыскивать с побежденных контрибуцию "ввиду истощения края" (11). Явление беспрецедентное для истории войн! Однако, гарнизон Нарвы сорвал перемирие и напал на русский отряд. Военные действия возобновились и взятая 11 мая 1558 г. Нарва по справедливости оплатила долги всей Ливонии. Край был присоединен к России и тут же получил особые льготы. Городам Дерпту и Нарве были даны: полная амнистия жителей, свободное исповедание их веры, городское самоуправление, судебная автономия и беспошлинная торговля с Россией. Разрушенную после штурма Нарву стали восстанавливать и даже предоставили ссуду местным землевладельцам за счет царской казны. Все это показалось так соблазнительно для остальных ливонцев, еще не завоеванных "адскими татарами", что к осени под власть "кровавого деспота" добровольно перешли еще 20 городов (12). Едва ли такое могло произойти, если хотя бы четверть приписываемых русским зверств была истинна. Милосердие к побежденным было типичным для армии Грозного: когда в 1563 г. был отбит у поляков Полоцк, Иоанн отпустил с миром гарнизон, одарив каждого поляка собольей шубой, а городу сохранив судопроизводство по местным законам (13). Но милосердие не спасло царя от клеветы. В августе 1560 г. был взят в плен гроссмейстер Ливонского Ордена Фюрстенберг. Западные мемуаристы красочно описывают, как гроссмейстер вместе с другими военнопленными был отправлен в Москву, где их провели по улицам, избивая железными палками (в палки еще можно поверить; но железными! - авт.), а затем пытали до смерти и бросили на съедение хищным птицам. Посрамляя клеветников, "замученный" Фюрстенберг через 15 лет после "казни" (в 1575 г.) посылает своему брату письмо из Ярославля, где бывшему гроссмейстеру была пожалована земля. Он сообщает родственнику, что "не имеет оснований жаловаться на свою судьбу" (14). Вполне понятно, что в XVI веке нашлось достаточно заказчиков и сочинители злобных баек об Иоанне не сидели без работы. Интереснее то, что маститые историки XIX-XX вв. не постеснялись повторить эти явные вымыслы в своих трудах. 1560 год был объявлен ими годом превращения царя в безжалостного деспота, развязавшего кровавый террор против своих подданных (15). Однако, в документах того времени нигде не упоминается ни о пытках, ни о казнях. "Политические процессы" обычно оканчивались предупредительными мерами. Опасаясь княжеских измен, Грозный потребовал от вельмож целовать крест на верность. Все присягнули. И тут же бежал за рубеж бывший протеже Адашева князь Дмитрий Вишневецкий, воевода юга России. Этот трижды предатель, изменив Польше, теперь изменил России, но, вновь не ужившись с Сигизмундом, бежал в Молдавию и, устроив там неудачный государственный переворот, попал в руки турецкого султана и был казнен в Стамбуле как смутьян и бунтовщик. Надо ли говорить, что для историков и этот авантюрист есть жертва московского "деспота"? (16) Вслед за ним бежали князья Алексей и Гаврила Черкасские. Новые недовольства князей вызвал царский указ от 15 января 1562 года об ограничении их вотчинных прав, еще больше чем прежде уравнивавший их с поместным дворянством. Измена разрасталась, но царь по-прежнему проявлял милосердие каждый раз, когда это было возможно. Дважды пытался бежать за рубеж и дважды был прощен И. Д. Бельский, были пойманы при попытке к бегству и прощены князь В. М. Глинский и князь И. В. Шереметев (17). Изменили и перебежали к врагу во время боевых действий зимой 1563 года боярин Колычев, Т. Пухов-Тетерин, М. Сарохозин. Вступил в сговор с поляками, но был помилован наместник г. Стародуба князь В. Фуников (18). Карамзин и его последователи оправдывали нарушение присяги и бегство к врагу опасением за свою жизнь: "бегство не всегда есть измена; гражданские законы не могут быть сильнее естественного: спасаться от мучителя…" (19). Не говоря уже о том, что само бегство было следствием сговора с врагом и нарушения присяги, действительно ли все эти беглецы были вынуждены спасать свою жизнь? Мы уже видели, что наказание перебежчикам, попавшимся к нему в руки, Иоанн ограничивал опалой или ссылкой. Но может быть, кто-то пострадал от "тирана" более серьезно? Костомаров повторяет вслед за Курбским рассказ о казни в 1561 году Ивана Шишкина с женой и детьми (20). тогда как в исследовании Зимина мы можем прочесть, что через два года после казни, в 1563 году Иван Шишкин служит воеводой в городе Стародубе (21). Тот же Костомаров, снова ссылаясь на Курбского, сообщает о ссылке и казни князя Д. Курлятева с семьей (22), но другие источники упоминают лишь об опале (23). Уже упоминавшийся Иван Васильевич Шереметев, по Карамзину, так же повторявшему измышления Курбского, был закован в "оковы тяжкие", посажен в "темницу душную", "истерзан царем-извергом" (24). Выйдя из тюрьмы, Шереметев спасся, якобы, только тем, что постригся в монахи Кирилло-Белозерского монастыря. Но и там "извергцарь" преследовал бывшего боярина и выговаривал игумену за "послабления" несчастной жертве (25). Реальная история "несчастной жертвы" такова: в 1564 году Шереметев пытался бежать за рубеж, и был схвачен, однако, вскоре Иоанн простил его и освободил из-под стражи. После этого боярин по-прежнему исполнял свои государственные обязанности (26): в течение нескольких лет заседал в Боярской Думе! (27) Неплохо для человека, только и думающего о спасении. В 1571 г. Шереметев командовал войсками во время войны с крымцами (28) и лишь затем, почти через 10 лет после инцидента, попал в монастырь, где "устроился довольно комфортабельно" (29), игнорируя монастырский устав и вводя в соблазн монахов, на что и гневался в своем письме (1575 г.) Грозный (30). И все это называется у Карамзина "жить в постоянном страхе" и "спастись в монастыре". Из вышеизложенного видно, что практически все "свидетельства жестокости" этого периода основываются на письмах Курбского, достоверность которых настолько сомнительна, что современные исследователи, проведя анализ переписки Курбского с Грозным, считают невозможным полагаться на нее как на источник (31). Таким образом, злобная клевета известного беглеца сыграла огромную роль в искажении истории царствования Иоанна IV Васильевича. Князь Курбский был прямым потомком Рюрика и Святого равноапостольного князя Владимира, причем по старшей линии (тогда как Грозный - по младшей), и потому считал себя вправе претендовать на "шапку Мономаха" и на русский престол. Карамзин, а вслед за ним и другие авторы голословно провозгласили князя Андрея выдающимся государственным деятелем и великим полководцем. Считается, что царь ненавидел Курбского за его дружбу с временщиками, обвинял в отравлении царицы Анастасии и только и ждал случая с ним разделаться (32). Видимо поэтому Иоанн назначил "ненавистного" Курбского командующим 100-тысячной армией в Ливонии. Падение правительства Силъвестра-Адашева никак не повлияло на карьеру князя. В течение двух последующих лет он не услышал от государя не то что угрозы, но и дурного слова (33). Но в августе 1562 года "великий полководец XVI века", лично командуя 15-тысячным корпусом, потерпел под Невелем сокрушительное поражение от 4 тысяч поляков. Валишевский пишет, что эта неудача была "подготовлена какими-то подозрительными сношениями" Курбского с Польшей (34). К этому добавились "несколько подозрительные сношения со шведами"…(35). Ранение спасает Курбского от ответственности за преступную халатность, а быть может, и за измену. После выздоровления князь был понижен в звании - царь перевел его из главнокомандующих в "простые" наместники города Дерпта. Для заносчивого Рюриковича этого оказалось достаточно, чтобы пойти на измену. Предварительно договорившись с Сигизмундом о награде за предательство, Курбский бежит в апреле 1564 года к врагу, оставив в руках "тирана" жену и девятилетнего сына. "Жестокий царь" и на этот раз проявил благородство и отпустил семью изменника вслед за ним в Литву. Более того, после смерти Курбского его родственники вновь были приняты в российское подданство (36). Таков был ответ "кровожадного" Иоанна на измену "благородного" Курбского. В Литве предатель был встречен прекрасно и получил во владение от польского короля город Ковель с замком, Кревскую старостию, 10 сел, 4 тысячи десятин земли в Литве и 28 сел на Волыни (37). Все это надо было отрабатывать и благородный рыцарь засел за сочинение "обличительных" писем. Здесь снова не обошлось без мифотворчества. Карамзин, в свойственной ему сентиментальной манере, пишет: "Первым делом Курбского было изъясниться с Иоанном… В порыве сильных чувств он написал письмо царю… усердный слуга взялся доставить оное и сдержал слово: подал запечатанную бумагу самому государю, в Москве, на Красном крыльце, сказав: "От господина моего, твоего изгнанника, князя Андрея Михайловича". Гневный царь ударил его в ногу острым жезлом своим: кровь лилась из язвы; слуга, стоя неподвижно, безмолвствовал. Иоанн оперся на жезл и велел читать вслух письмо Курбского…" (38). Как сказал один известный литературный персонаж: "Интереснее всего в этом вранье то, что оно - вранье от первого до последнего слова". Знаменитый Василий Шибанов, известный нам со школьной скамьи "мученик за дело Курбского", был брошен князем-изменником в России вместе с другими слугами, арестован во время расследования обстоятельств бегства князя (39) и поэтому никак не мог служить гонцом из Литвы к Иоанну. Так что красочная сцена, описанная Карамзиным, не более чем очередная сказка. Князь-изменник не ограничился клеветой на государя. Желая вернуть себе вотчинные права на Ярославское княжество (40) любой ценой, Курбский "пристал к врагам Отечества… предал Сигизмунду свою честь и душу, советовал, как погубить Россию; упрекал короля слабостию в войне; убеждал его действовать смелее, не жалеть казны, чтобы возбудить против нас хана - и скоро услышали в Москве, что 70 тысяч литовцев, ляхов, прусских немцев, венгров, волохов с изменником Курбским идут к Полоцку; что Девлет-Гирей с 60 тысячами хищников вступил в Рязанскую область…" (41). Для окончательной характеристики этого Иуды, предавшего Родину и оклеветавшего царя, остается добавить, что "как господин он был ненавидим своими слугами, как сосед он был самый несносный, как подданный - самый непокорный слуга короля" (42).
1. Карамзин Н. М. Предания веков.- М., Правда, 1987, с. 563.
|