Защитительное, говоренное им отцу своему и Василию Великому
по возвращении Св. Григория Богослова из уединения

Нет ничего сильнее старости и достоуважаемее дружества. Ими приведен к вам я - узник во Христе, связанный не железными веригами, но неразрешимыми узами Духа. До сих пор почитал я себя крепким и непреодолимым и (какое неразумие!) не уделял слов моих даже этим друзьям моим и братьям, но все предоставив, кому это угодно, желал жить в покое, любомудрствовать в безмолвии, беседуя с самим собой и с Духом. Представлял в уме Кармил Илиин, пустыню Иоаннову и премирную жизнь любомудрствующих, как Илия и Иоанн; настоящее уподоблял буре и искал себе какой-нибудь скалы, или утеса, или стены, где бы укрыться. Рассуждал сам с собой: пусть для других будут почести и труды, для других брани и отличия за победы, а для меня, избегающего браней и углубляющегося в самого себя, довольно жить, как могу, как бы на легком судне переплыть небольшое море, и скудостью здешней жизни приобрести себе малую обитель в жизни будущей. Может быть, больше низости, но зато и больше осторожности, показывает мысль - равно избегать и высоты и падения. Так размышлял я, пока можно еще было писать тени и сновидения и питать ум пустыми вымыслами. Что же теперь? Превозмогло меня дружество, покорила седина отца - старость мудрости, предел жизни, безопаснейшее пристанище, и дружба того, который сам богатеет для Бога, и других обогащает. Отлагаю уже гнев, да услышат кроткие и возвеселятся (Пс 33.3)! Спокойно смотрю на руку, сделавшую мне насилие, с радостным взором обращаюсь к Духу, сердце мое не мятется, рассудок возвращается; дружба, подобно потушенному и угасшему пламени, опять оживает и возгорается от малой искры.

Отказывается от утешения душа моя (Пс 76.3), и уныл во мне дух мой (Пс 142.4). Я говорил: впредь не буду верить дружеству, и для чего мне надеяться на человека? Ибо всякий человек льстивно ходит, и всякий брат ставит преткновение ближнему своему (Иер 9.4). Все мы из одной персти, из одного смешения, вкусили от одного и того же древа зла, но один ту, другой другую носим благообразнейшую личину. И какая мне польза, рассуждал я, от этой ревностной и прославляемой дружбы, которая началась с мира и перешла в дух? Какая польза из того, что у нас были один кров и одна трапеза, общие наставники и уроки? Что пользы из этого, более нежели братского, слияния сердец, и впоследствии - искреннего единодушия? Ужели мне не позволят и того, чтобы остаться внизу, во время владычества и возвышения друга, когда многие домогаются и достигают противного, то есть того, чтобы вместе с друзьями владычествовать и участвовать в их благоденствии? Но для чего мне пересказывать все, что придумывали печаль и уныние, которое называю омрачением ума? Но таковы действительно, и даже еще хуже, были мои рассуждения. Обвиню сам себя за свое высокоумие или безумие.

Но теперь изменяю свои мысли, и сам изменяюсь, что гораздо справедливее прежнего, а для меня приличнее. Искренность же моей перемены можешь видеть, дивный муж, не только из того, что разрешено тобой мое молчание, на которое ты жаловался и в котором много укорял меня, но также из того, что сами слова мои служат тебе защитниками. Это явный знак нашей дружбы и живущего в нас духа. Но в чем же состоит оправдание твое? (Если погрешу в чем-либо, - сам поправь меня, как имеешь обычай делать в других случаях.) Ты не потерпел, чтобы дружество предпочтено было Духу; и если я для тебя дороже, может быть, всякого другого, то Дух несравненно для тебя предпочтительнее, нежели я. Ты не потерпел, чтобы талант оставался скрытым и закопанным в землю; не потерпел, чтобы долго скрывался под спудом светильник, ибо так ты думаешь о моем свете и моем делании; ты домогался чтобы к тебе - Павлу присоединен был Варнава, домогался, чтобы к Силуану и Тимофею присовокуплен был и Тит, и чтобы тебе через тех, которые искренно о тебе заботятся, распространять благодать Божию: от Иерусалима и окрестности до Иллирика распространять благовествование (Рим 15.19). Для этого-то и меня изводишь в среду, и когда желал бы я уклониться, - берешь и сажаешь подле себя (в этом-то, может быть, скажешь ты, состоит мое оскорбление), и делаешь сообщником забот и венцов; для этого помазуешь меня в первосвященника, облекаешь в подир, возлагаешь на меня кидарь, приводишь к жертвеннику духовного всесожжения, приносишь в жертву тельца освящения, освящаешь руки Духу, вводишь меня для тайнозрения во святая святых и делаешь служителем скинии истинной, которую воздвиг Господь, а не человек (Евр 8.2). Но достоин ли я и помазующих, и Того, для Которого и перед Которым совершается помазание, - об этом знает Отец истинного и подлинного Помазанника, Которого помазал Он елеем радости более соучастников Его (Пс 44.8), помазав человечество Божеством, да сотворит обоих едино; знает и сам Бог и Господь наш Иисус Христос, через Которого получили мы примирение; знает и Дух Святый, поставивший нас на это служение, в котором стоим и хвалимся надеждою славы (Рим 5.2) Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.